Тоска по невинности.

Вадим Эрлихман

 версия для печати

“В небе над городом горела огненно-красная буква Х. Прямо под ней плясала неоновая вывеска: “Парни и девушки на любой вкус. Все размеры, все цвета”… Его пробрала дрожь. Внезапно он понял, что ад находится не в огненных пещерах под землей. Ад был здесь, в этой обители греха всего в квартале от собора святого Франциска”.

Это цитата из повести Роберта Маккамона “Синий мир”. Известный автор “ужастиков” на сей раз обратился к другому жанру — изобразил, как молодой священник спасает порнозвезду, за которой охотится маньяк. Все герои — естественно, кроме маньяка — безусловно положительные. То, что порнозвезда в вести описывается не только с сочувствием, но и с полным уважением к ее нелегкой профессии, красноречиво говорит о месте порнографии в современной культуре.

Еще в начале 80-х немалые сроки получали злосчастные советские “эротоманы”, хранившие дома “Лолиту” Набокова или кассету с “Амаркордом” Феллини. Но уже через несколько лет невидимая плотина рухнула, и на отечественного потребителя обрушилось сразу всЈ — “Камасутра” и “Плейбой”, маркиз де Сад и секс-шопы, “Легенда о Нараяме” и безграмотные брошюрки с названиями типа “100 способов удовлетворить партнера”. В результате общество разделилось на две примерно равные части. Одни требуют запретить всЈ это похабство скопом, другие ничего страшного в нем не видят, хотя соглашаются, что нужно как-то ограничить распространение эротической продукции — например, среди детей. И ни те, ни другие не могут ответить на главные вопросы. В чем отличие эротики от порнографии? Почему первая хороша, а вторая плоха? И почему “плохая” порнография так популярна в сегодняшнем мире?

Для ответа на эти вопросы необходимо, как водится, обратиться к истокам явления. И заодно со вздохом распроститься с “Камасутрой” и прочими “благоуханными садами” Востока, которые так любят издатели дешевых брошюрок. Все это не имеет никакого отношения ни к порнографии, ни даже к эротике. “Камасутра” — это не “наука страсти нежной”, а всего-навсего образцовое практическое пособие по сексологии и половой гигиене. Об этом говорит и ее суховатый деловой язык. Совсем другое дело — написанная немногим раньше “Наука любви” Овидия. В оригинале она читается иначе, чем в переводе — и слова, и фразы специально подобраны так, чтобы заставить трепетать сердца молодых и вогнать в краску почтенных матрон, еще не забывших старозаветное “в Риме секса нет”. Конец известен — за безнравственность поэт был сослан на берега Черного моря, куда мы сегодня ездим отдыхать.

Это была первая в истории попытка борьбы с порнографией. Сама порнография, конечно, древнее. Она восходит к изображениям сладострастных жриц на стенах египетских и индийских храмов. Когда те же жрицы любви принялись угождать не богам, а обычным людям, их портреты, выполненные по древним образцам, стали играть чисто рекламную роль. На стенах античных лупанариев изображались в “натуре” их жительницы, а также все способы, которыми они могли удовлетворить клиентов. Картинки играли и другую важную роль — разжигали ослабшую чувственность мужчин, вынуждая их оставаться в заведении подольше. Любопытно, что образованные гетеры в тех же целях еще и декламировали откровенные стихи и отрывки из комедий, сочиненных, конечно, совсем не для этого. Такие же порядки царили в “веселых заведениях” Индии и Китая, а в Японии известнейшие художники не гнушались изображать любимых гейш на весьма откровенных картинках-сюнго, украшающих теперь лучшие музеи мира.

Изысканная порнография публичных домов дожила до Средних веков несмотря на суровость того времени с его пренебрежением к радостям тела. Новый расцвет ждал это искусство в эпоху Возрождения, когда нравы стали гораздо свободнее. По античному образцу в каждом городе возникало множество борделей — рассадников не только свободной любви, но и свободных искусств. Никколо Макиавелли сетовал: “Нынче шлюх не отличить от знатных дам, а знатных дам от шлюх”. Действительно, в Италии самые высокородные патрицианки не считали зазорным позировать художникам в костюме Евы или читать эротические новеллы “Декамерона”. Среди писателей были и откровенные порнографы — например, доносчик и шантажист Пьетро Аретино. Этот колоритный тип написал сорок стихотворений, описав в каждом определенную сексуальную позицию, а потом попросил знакомого художника проиллюстрировать их. Соответствующие картинки вплоть до недавних времен оставались любимым сюжетом европейской порнографии.

Новый расцвет рисованное порно пережило в галантном ХVIII веке, когда в круг его ценителей вступило прежде благонравное “третье сословие” — буржуазия. Со свойственной им предприимчивостью буржуа быстро оценили выгодность отрасли — так порнография впервые встала на коммерческую основу. Теперь фривольные сюжеты не рисовались от руки, а расходились в тысячах гравированных оттисков. Тысячами печатались и порнографические сочинения многочисленных писателей, среди которых были такие корифеи, как Вольтер и Дидро. Правда, маркиз де Сад даже для той эпохи оказался слишком смелым. Его оценили только в следующем столетии, когда кризис традиционной морали сделал порнографию актуальной как никогда. Это на сто процентов использовали нарождавшиеся средства массовой информации. Чтобы привлечь читателей, они оглашали во всех подробностях светские скандалы, печатали изображения слегка одетых девиц и рекламу публичных домов. Впрочем, обнаженное женское тело могло рекламировать все что угодно — от бань до колониальных товаров. Конечно, цензура не позволяла порнографам разгуляться на страницах газет, но они брали реванш на выпускаемых подпольно “для народа” открытках, лубках, игральных картах. Каждое новое чудо техники последовательно поступало на службу порнографов — дагерротип, фотография, а затем и кино.

С тех пор порнография на Западе лишь улучшала свое качество, принципиально не меняясь. Все изменения были связаны с постепенным и неуклонным наступлением сексуальной свободы на традиционную мораль. Вторая половина ХIХ века была связана с громкими процессами против крупнейших писателей — Шарля Бодлера, Флобера, Золя, — чьи произведения объявили порнографическими. В Англии закон 1857 года предоставил цензуре право запрещать произведения, “несущие угрозу нравственности”. Запрещены были не только Оскар Уайльд и “Тысяча и одна ночь”, но и Боккаччо с Петронием, а кто-то из лордов всерьез предлагал запретить и библейскую “Песнь песней”. Еще консервативней, как ни удивительно, были порядки в Америке, куда тот же “Декамерон” запрещалось ввозить до Второй мировой войны. При этом американские миллионеры считали особым шиком собирать огромные коллекции порнографии и демонстрировать их избранным гостям.

Ясное дело — чем строже запрещалась порнография, тем больше был интерес к ней. Возникший в средние века ужас добропорядочных граждан перед “похабщиной” лишь обострял интерес тех же самых граждан к “запретному плоду”. Причем в ХХ веке впервые произошло отчуждение порнографии от ее предмета — она все чаще использовалась не “вместе” с сексом, а “вместо” него. Жесткое государственное регулирование проституции, замкнутость и одиночество городской жизни вели к тому, что для очень многих мужчин порно постепенно заменяло нормальный секс. Это вряд ли кому-то нравилось, но хоть как-то помогало разрядить нерастраченную сексуальную энергию. Отчасти поэтому государство постепенно изменило отношение к порнографии и начало смотреть на нее сквозь пальцы.

Случилось это в 20-е годы, когда вместе с “развратными” танго и фокстротом в моду вошла неслыханная свобода нравов, а вместе с ней — откровенные картины и книги. Однако еще в 50-е годы в Англию и США ввозили эротическую литературу из Парижа, где действовало издательство “Олимпия”, названное в честь скандальной картины Мане. Благодаря его тиражам во всем мире обрели популярность и де Сад с Захер-Мазохом, и современные “острые” писатели — Генри Миллер, Уильям Берроуз, Жан Жене. Но в целом 50-е были десятилетием не книжным, а журнальным. Глянцевый иллюстрированный журнал сделался символом “общества потребления”, заключая в себе все мечты обывателя. В том числе мечту о сексе. В 1951 г. с серии календариков с обнаженной Мэрилин Монро начался грандиозный проект Хью Хефнера — журнал “Плейбой”. Он ставил целью ни больше ни меньше — воспитать нового человека, “свободного, раскрепощенного, открытого миру со всеми его удовольствиями”. Довольно быстро тираж недешевого журнала достиг 7 миллионов. Кроме “Плейбоя”, Хефнер создал сеть элитных ночных клубов — по слухам, на деньги мафии, которая быстро оценила всю привлекательность порнобизнеса.

Хефнер первым перешел Рубикон, открыто заговорив “про это” в американской печати. При этом он старался сохранить лицо, не опускаясь до грубых сплетен и прямой порнографии — и очень скоро был превзойден новыми журналами “Пентхаус” и “Хаслер”. Издатель последнего Ларри Флинт оказался героем громкого процесса об оскорблении личности. Известный фильм Милоша Формана на эту тему — иллюстрация современного подхода западной культуры к порнографии. Там Флинт говорит одному из противников, постному пуританину: “Бог создал мир, значит, он создал мужские и женские гениталии. Ты что, против Божьего творения?” Остряка-издателя приговорили к крупному штрафу, но он одержал моральную победу и быстро наверстал убытки благодаря росту популярности своего “Хаслера” — что, кстати, означает “сплетник”.

Последние бастионы противников порно рухнули под натиском “сексуальной революции” 60-х. Правда, раскрепощенная молодежь мегаполисов предпочитала воплощать эротические мечты на практике. Зато на разрешенную “клубничку” жадно накинулись школьники, провинциальные “реднеки”, закомплексованные холостяки и прочая перспективная публика. Порнобизнес наращивал обороты, причем теперь он делал ставку не на журналы, а на кино. Вслед за красивыми откровениями “Эмманюэли” и “Империи чувств” потянулись сотни сляпанных на скорую руку лент из Южного Голливуда, где на глазах возникал параллельный киномир. С тех пор и повелось — к каждой популярной картине вскоре прилагалась ее чудовищно опошленная порноверсия. Потом появился и “порно-Оскар”. Прошло несколько судов, на которых производители порнографии с помощью признанных “властителей дум” отстояли свое право на “свободу творчества”.

В ту пору на полях “поп-порно” взросли такие шедевры, как скандальный фильм “Глубокая глотка” с 23-летней Линдой Лавлейс. В часовой ленте содержалось 15 сексуальных сцен, показанных во всех деталях. Тогдашние феминистки приняли фильм на “ура”, почему-то решив, что он — как и порнография в целом — указывает женщинам путь к раскрепощению и обретению власти над мужчинами. “Глотка” как первый профессиональный порнофильм стал суперхитом, а сама Линда — безусловной звездой, которую пытались даже выдвинуть в президенты. В суровые 80-е с их политкорректностью отношение к фильму изменилось. В нем увидели проявление ненавистного “сексизма”, рассматривающего женщину только как сексуальный объект. Масла в огонь подлили разоблачения самой Линды, которая призналась, что продюсер заставлял ее заниматься сексом перед камерой буквально под дулом пистолета. В 1984-м ее перевоплощение завершилось выступлением перед Конгрессом США с требованием запрета порнографии.

Такая метаморфоза была показательной. Революционный дух 60-х отошел в тень, и на первый план выступила мораль здравомыслящего среднего класса — конечно, в порно нет ничего плохого, но смотреть его надо дома, за плотно закрытыми шторами. Как раз тогда, в 80-х появились “долгоиграющие” кассеты VHS для записи видеофильмов. Произошел новый сдвиг в порноиндустрии — она все больше ориентировалась на видеоманов. С этим связан и закат Южного Голливуда. Мировой рынок завоевало более дешевое европейское порно, главным образом изготовленное в либеральной Швеции. Шведские студии “Макс” и “Приват-видео” тиражировали миллионы кассет со сценами секса, снятыми в красивых интерьерах. Молодые и невзыскательные актеры в изобилии прибывали из стран Восточной Европы, а потом и из СНГ. Были среди них и настоящие звезды — например, знойный итальянский мачо Рокко Сифреди. Появились “классики жанра” и среди режиссеров. Но даже лучшие из них — Эндрю Блэйк или Кэмерон Грант — не могли придать своим фильмам какой-то смысл. По закону массовой культуры экранное порно, как до этого журнальное, превращалось в обезличенную конвейерную продукцию. Смирившись с этим, студии начали вместо фильмов выпускать “салями” из отдельных сексуальных сцен, ориентированных на разные слои любителей. На этой ниве с “Максом” вполне успешно конкурировали “Плейбой” и “Пентхауз”, заполнявшие своими роликами кабельные каналы “для полуночников”.

Создатели порно храбрились, доказывая собственную важность и независимость. На самом деле им всем ужасно хотелось попасть в “мейнстрим”, стать приличными. Повезло немногим, в том числе миловидной американке Трейси Лордс, которая снималась в порно с 14 лет. Узнав об этом, власти изъяли из продажи все ее фильмы, что составило красотке отличную рекламу. Сегодня ее считают одной из многообещающих молодых актрис Голливуда. Но происходило и встречное движение — признанные мастера кино в поисках то ли денег, то ли творческой свободы начинали снимать фильмы “за гранью фола”. Речь даже не о Тинто Брассе или Лилиане Кавани, а, например, об известном венгерском режиссере Марте Месарош. Ее последний фильм “Лики счастья” с Ольгой Дроздовой — один долгий половой акт, сопровождаемый, правда, философскими раздумьями героини. На Московском фестивале 1998 года демонстрировался фильм француженки Катрин Брейя “Романс” на ту же примерно тему — кстати, с участием упомянутого Рокко Сифреди. Можно в духе нашего прежнего агитпропа объяснить это “кризисом буржуазного искусства”. На деле тяга серьезных художников к порно лишний раз говорит о том, что с этим явлением все не так просто.

Еще в 60-е годы на базе фрейдизма сложилась “теория катарсиса”, согласно которой порнография служит каналом безопасного вытеснения сексуальной энергии. Именно этот канал препятствует выражению подавленной сексуальности в форме агрессии или, что еще хуже, психоза, делающего человека маньяком. Не раз говорилось и о том, что порно способствует сексуальному просвещению и помогает испытать любовные переживания людям, которые по разным причинам не могут сделать этого в реальной жизни. Но почти никто не упоминает о другом. В сегодняшнем нервном, до предела усложненном и формализованном мире порнография становится одной из форм возвращения к истокам, если угодно — к традициям. Не эротика с ее сложностью чувств и целым миром культурных ассоциаций, а именно простая, примитивная, убогая “порнушка”. Ее бедные интерьеры, лишенные смысла диалоги, грубые движения не дают никаких зацепок воображению отягощенного прошлым зрителя. Перед ним — голые люди на голой земле, Адам и Ева, которые вновь, отбросив весь культурный багаж, разыгрывают первобытную драму своих отношений. Вместе с ними зритель вновь обретает невинность — и тут же теряет ее, и ему сладко от воспоминаний об этой невинности и от тоски по ней.

По наблюдениям автора, именно такой первобытности и подлинности жаждет примерно треть потребителей порно, которую условно можно отнести к интеллигенции. Примерно половина на вопрос о причине покупки отвечает “для прикола”. Или “поржать”. Эта страсть не менее первобытна — “ржать” над естественными и половыми отправлениями, над тем, что казалось смешным изначально. С этой точки зрения нынешняя порнография имеет не меньше (и не больше) прав на существование в сфере культуры, чем комедии Аристофана, которого еще в Афинах многие причисляли к порнографам. Наконец, небольшой процент покупателей — люди явно больные, с безумным блеском в глазах и повышенным интересом к “чему-нибудь этакому” с детьми или животными. Этот инстинкт тоже древний и лечению почти не поддается. Можно только надеяться, что согласно “теории катарсиса” просмотр заветных пленок отвлечет безумцев от чего-нибудь похуже…

Конечно, порнография — не средство лечения общественных язв. Это сфера бизнеса, которой не присущ альтруизм. Если у какого-то, пусть немногочисленного слоя потребителей есть потребность смотреть на секс с детьми, животными или полуразложившимися трупами — рынок будет этот спрос удовлетворять, законными или незаконными методами. Однако складывается ощущение, что порнографию на Западе ругают не совсем за это. И ругают уже не консерваторы, как недавно, а самые что ни на есть свободомыслящие либералы — за “сексизм”, за проповедь мужского превосходства и первобытных инстинктов. То есть за традиционность, оскорбительную для наступающего стерильного и бесполого общества. Кстати, “голубая” порнография, переживающая сегодня расцвет, никаких нападок не вызывает, а, напротив, считается чрезвычайно прогрессивной. С изобретением виагры было объявлено, что теперь проблема сексуальной неудовлетворенности решена, а значит порнография должна умереть. Вместе с творчеством, которое, как всем известно, есть результат неудач на любовном фронте… Но уже и шум вокруг виагры поутих, а порно (как и творчество) по-прежнему живо. Вероятно, потому, что нужно человечеству не только для примитивной сексуальной компенсации, но и для напоминания о чем-то более глубоком — об утраченной когда-то невинности.