Тело на фоне столетия: образ физической красоты.

Екатерина Васильева

Двадцатый век, по сути, начался после Первой Мировой войны. Четыре военных года разделили первые десятилетия двадцатого столетия на «до» и «после». До этого рокового рубежа остались тугие корсеты, пышные формы и осиные талии.

«После» было ознаменовано приходом мальчишеских фигурок Le Garcon и новым ритмом жизни, раз и навсегда сделавшим очарование пампушек начала века достоянием истории. На сей раз речь шла не просто об очередной сезонной корректировке кроя и силуэта, но об обретении нового физического идеала красоты. Улицы европейских столиц заполонили плоскогрудые худышки, чьим кумиром стала героиня романа Le Garcon — девушка, одевшая мужской костюм, дабы последовать за своим возлюбленным в таинственный мир светских гостиных.

Хрупкими гарсонками в начале 20-х годов хотели быть абсолютно все. Дамы предпенсионного возраста своим обликом старательно убеждали окружающих, будто только что окончили гимназию, а несчастные толстушки назло обстоятельствам делали вид, что полумальчишеская нескладность — их главное свойство от рождения.

Теннис, гольф или просто беспорядочная жизнь позволяли модницам 20-х годов добиваться желаемых результатов. Сняв бесконечные шнуровки условностей и следуя моде, барышни начали прожигать жизнь.

Того, что Европа увидела в начале 20-х годов, довоенные «эмансипе» не могли себе представить даже в самых смелых фантазиях. Героиней десятилетия стала темнокожая джазовая танцовщица Жозефина Беккер. С непосредственностью африканской дивы она считала набедренную повязку из страусовых перьев вполне достаточным нарядом для выхода на сцену. Жозефина оказалась первой, сделавшей свое черное тело достоянием всего мира. Мир, в свою очередь, сделал мадемуазель Беккер телом эпохи.

Все оборвалось в понедельник, 26 октября 1929 года. То, что еще вчера казалось привлекательным или хотя бы нормальным, после «черного понедельника» стало олицетворением разврата и греха, поставившего мир на край финансовой катастрофы. Мода, желая забыть о легкомыслии предшествующего десятилетия, отвернулась от своих худощавых фей.

Тело, ставшее предметом для подражания в начале 30-х, не знало порочности разгульной жизни. Оно не было измучено угаром ночных кабаков и тяжестью послеполуденного пробуждения. Новый физический идеал был взлелеян спортивными упражнениями и здоровым образом жизни.

Модные журналы впервые объявили своим читательницам, что красота женщины вовсе не зависит от миловидности ее лица, а определяется безупречностью ее телосложения. Юные поклонницы нового стиля активно занимались гимнастикой, лыжами, плаванием и греблей, дабы наконец-то вплотную приблизиться к недостижимому идеалу. Их физический энтузиазм знаменовал собой начало уже не культуры, но культа тела, который тоталитарные режимы 30-х сделали пунктом своих политических программ. Потом началась война.

Пережив катастрофу Второй Мировой войны, Европа долго не могла забыть тех богоподобных героев Третьего Рейха, которые принесли ей страдание и смерть. Быть может, именно поэтому послевоенный идеал физической красоты демонстративно порывал с телесной культурой 30-х.

Однако, попробовав в угоду победителям снова затянуть тончайшую талию, женщина начала 50-х годов очень скоро поняла, что это развлечение не для нее. И хотя вышколенные манекенщицы Диора доходчиво демонстрировали, как должна выглядеть настоящая женщина, тем не менее, 50-е выбрали себе других героинь.

Им стали pine-up girls, которые на протяжении 40-х успешно поднимали боевой дух американских солдат. Распевая незатейливые любовные песенки и выставляя на всеобщее обозрение свои внушительные прелести, pine-up перестали быть армейской экзотикой, став своего рода знаком времени. Пикантные журнальные версии Клары Боу, Бетти Грейбл или Мэй Уэст возили на лобовом стекле грузовиков, носили на обратной стороне крышки потертых чемоданов, вешали над изголовьем видавших виды кроватей. Pine-up часто бывали чуть коротконоги, толстоваты и вовсе не так изысканы, как холеные парижские дивы. Но любили их именно такими.

Открытием 50-х оказалось мужское тело. До Второй Мировой войны женщинам предлагалось восхищаться лицом своего кумира. Любительницы мужской красоты ревностно хранили в своих коллекциях портреты Рудольфо Валентино и Раймона Новарро, которые, по-видимому, предполагалось соединить в мечтах с телом собственного мужа. Теперь пришла очередь мужчин рассматривать свое отражение в зеркале. Пора было придать своему body мужественные очертания.

Дети тех, кому было впервые дозволено оценить всю красоту мужского торса, сочли телесное целомудрие своих родителей признаком непростительного ханжества. Сыновья и дочки победительниц первых конкурсов красоты объявили своим мамам, что отныне степень их свободы определяется способностью демонстрировать окружающим свою наготу. Мамы не совсем поняли, какие комплексы олицетворяют их, как им казалось, достаточно откровенные послевоенные «бикини». Они с ужасом взирали на своих «хороших девочек», возлежащих в компании волосатых людей на нудистских пляжах. Но это было еще далеко не все.

Помимо нудизма подрастающее поколение в один голос заговорило о свободной любви. В общем-то мало кто понимал до конца, что значит эта пресловутая free love. Но каждый реализовывал самые смелые представления о жизни, раз и навсегда отказываясь от старомодных табу. Тело 60-х самозабвенно топтало общественную мораль. Над всем, что так или иначе было связано с человеческой наготой, витало заветное словечко «секс».

Став знаком физической свободы, тело потеряло силу и значение возвышенного эстетического видения. Выяснилось, что идеальных фигур в реальной жизни не существует вовсе. Потрясенные этим открытием, 60-е разочарованно отказались от нарочитого совершенства форм, оказавшегося очередным журнальным мифом. Теперь стало все равно, толстый вы или тонкий, высокий или маленький. Перед зеркалом новоиспеченного общественного мнения все оказались равны.

Эпоха хиппи отдала предпочтение нестандартному телосложению: среди многочисленных секс-символов того времени, пожалуй, будет довольно сложно отыскать идеальную фигуру. 60-е с одинаковым энтузиазмом приняли и излишнюю худобу Мика Джагера и чрезмерную упитанность Джима Моррисона. Отныне синонимом физической привлекательности стала сексуальность, которая не определялась ни объемом талии, ни размером бедер. То было свойство натуры.

Впрочем, и у 60-х были свои идеалы. Поколение, осуществившее сексуальную революцию, возвело на трон совершенства иных королев. «Новенькие» оказались начинающими фотомоделями, которых мир моды узнал под наивно-броскими именами Верушки и Твигги. Время сработало в их пользу. Девушки, чье телосложение в 50-е вызывало сострадательную улыбку в конце концов стали эталоном женской сексуальности целой эпохи.

Семидесятым, которые познали все богатство шокирующих возможностей обнаженного тела, казалось, суждено было остаться не у дел. Сексуальная революция пожинала свои плоды: уже никто не хватался за голову, живописуя потенциальные ужасы невинных нудистских сборищ. Массовая культура миллионами тиражировала предельно откровенные изображения женских и мужских тел. Эротика и секс утратили сладость запретного плода.

Десятилетие грядущего падения Берлинской стены обрело свое тело в кругу совершенно иных проблем. Сферой, где должно было свершиться чудо, стала художественная фотография. Хельмут Ньютон, Роберт Мепплторп подарили телу новую сексуальность, основанную не на поиске нестандартных типажей, но на пристальном изучении характера уже знакомой формы.

Однако 80-м так и не удалось насладиться гедонистической чувственностью соблазнительного тела. Адским призраком на человечество обрушился СПИД, грозивший разрастись до размеров вселенской катастрофы. И обыватели в ужасе отшатнулись от изысканных фотографических студий.

Теперь мир оказался захвачен новой модой: все следили за здоровьем и ухаживали за собственным телом. Не есть, что попало и не спать, с кем придется — таков был лозунг нового десятилетия. Поколение 90-х взлелеяло физически совершенное тело, которое оказалось пригодно, в основном, для спортивных экзерсисов и платонической страсти. Формы, сохранившие свою эротическую привлекательность, стремительно теряли сексуальную агрессивность.

Следующий шаг, сделанный мировой модой в середине 90-х гг. лишил ее героев и этой последней привилегии. Задавала тон новая суперзвезда Кейт Моос, продемонстрировавшая изумленной публике новый тип телесной привлекательности. Вчерашние красотки были практически полностью вытеснены худосочными замарашками, чье полуболезненное телосложение никак не вязалось с обывательскими представлениями о физической красоте.